Ученик воина - Страница 6

– Сэр, – вежливо произнес Майлз.

Старик вскинул взгляд. – Это не твоя вина, мальчик, не твоя. Ты просто попал в колеса судьбы и случая, как и все мы. Чистая случайность, что убийца выбрал для покушения на твоего отца именно этот яд. Он совершенно не целился в твою мать. А ты был молодцом вопреки всему. Мы… мы просто хотели от тебя слишком многого, вот в чем дело. И пусть никто не говорит, что ты не держался как надо. – Спасибо, сэр. Молчание сделалось невыносимым. Комната накалялась. Голова у Майлза болела от недосыпа, его подташнивало от сочетания голода и лекарств. Он неуклюже поднялся на ноги. – Если позволите, сэр…

Старик махнул рукой, отпуская его. – Да, у тебя должны быть дела… – Помолчав еще, он недоуменно поглядел на Майлза: – Что же ты теперь собираешься делать? Мне это кажется таким странным. Мы всегда были форы, воины, даже когда война изменилось вместе со всем, что у меня оставалось… – В своем глубоком кресле дед выглядел маленьким, усохшим.

Майлз собрал все силы, изображая жизнерадостность: – Ну, знаешь, всегда остается возможность прибегнуть еще к одному аристократическому роду занятий. Не могу тянуть армейскую лямку, так стану светским бездельником. Я собираюсь быть знаменитым эпикурейцем и женолюбом. Это забавнее, чем военная служба изо дня в день.

Дед подхватил майлзову шутку: – Да, и я всегда завидовал этой породе – давай, мальчик… – Он улыбался, но Майлз чувствовал, что улыбка эта такая же вымученная, как и его собственная. В любом случае это неправда – «тунеядец» в устах старика всегда было ругательством. И Майлз сбежал из комнаты, прихватив с собой Ботари.

Майлз сидел в потрепанном кресле, сгорбившись, закрыв глаза и задрав ноги. Окна маленького частного кабинета выходили на улицу перед их огромным старинным особняком. Этой комнатой редко пользовались; есть неплохой шанс, что здесь он сможет побыть один и невесело поразмышлять в покое. Никогда он не приходил к такому полному крушению, не чувствовал себя таким опустошенным, обессиленным, беспомощным до боли. Столько пыла растрачено ни на что, – на целую жизнь этого «ничего», бесконечно простирающуюся в будущее – из-за секундной глупости, неловкой злости…

За спиной он услышал покашливание и робкий голос: – Эй, Майлз…

Он широко распахнул глаза, неожиданно почувствовав себя чем-то вроде раненого зверя, скрывающегося в норе.

– Елена! Ты же вчера вечером приехала вместе с мамой из Форкосиган-Сюрло. Заходи.

Она пристроилась возле него на подлокотник второго кресла.

– Да, она знает, какое удовольствие доставляют мне поездки в столицу. Порой у меня ощущение, как будто она моя мать…

– Скажи ей об этом. Ее это порадует.

– Ты правда так думаешь? – робко спросила Елена.

– Абсолютно. – Он встряхнулся, придя в боевую готовность. Может, и не совсем пустое будущее…

Она мягко прикусила нижнюю губу, ее большие глаза впитывали каждую черточку его лица.

– А ты выглядишь абсолютно разбитым.

Он не хотел бы выливать все это на Елену. Отогнав мрачность самоиронией, он вольготно откинулся на спинку кресла и ухмыльнулся:

– В буквальном смысле. Более чем верно. Ничего, справлюсь. Ты, гм… полагаю, ты уже все слышала.

– Да. Как… с милордом графом все прошло нормально?

– О, разумеется. В конце концов, я у него единственный внук. Что ставит меня в превосходное положение – в любом случае я выхожу сухим из воды.

– Он не спрашивал тебя о том, поменяешь ли ты имя?

– Что? – вытаращился Майлз.

– Дать тебе родовое имя по обычаю. Он говорил, что когда ты… – она осеклась, но Майлз полностью уловил смысл этого полу-откровения.

– Ах, вот как. Когда я стану офицером, он намеревается уступить и позволить мне носить приличествующее наследнику имя? Как мило с его стороны. По сути, с опозданием на семнадцать лет…

– Я никогда не могла понять, в чем вообще дело.

– Ну, ведь мое имя – Майлз Нейсмит, по отцу моей матери, а не Петр Майлз, по обоим дедам? Все восходит к скандалу при моем рождении. Очевидно, когда родители оправились от солтоксинового газа и обнаружили, что зародыш пострадал – кстати, считается, что я этого не знаю – то дед настаивал на аборте. Он устроил крупную ссору с моими родителями – ну, полагаю, с матерью, а отец оказался меж двух огней. Когда отец ее поддержал, а дела осадил, тот обиделся и потребовал, чтобы мне не давали его имени. Потом он успокоился, когда обнаружил, что я не такое уж сплошное несчастье. – Майлз деланно ухмыльнулся и побарабанил пальцами по подлокотнику. – Значит, он размышлял над тем, как бы проглотить обиду и взять свои слова назад? Может, даже лучше, что я засыпался. Чего доброго, он бы ею подавился. – Он стиснул зубы; хватит желчи. Ему захотелось взять обратно свою последнюю тираду. Не стоит представать перед Еленой безобразней, чем он и так есть.

– Я знаю, как ты упорно ты тренировался. Я… мне жаль.

Он сделал попытку плоско пошутить: – И вполовину не так жаль, как мне самому. Эх, если бы ты сдавала физподготовку за меня. Из нас двоих вышел бы один отличный офицер.

С ее губ вдруг внезапно сорвалось – с той непосредственностью, какая была присуща им обоим в детстве: – Да, но по барраярским стандартам я еще ущербнее тебя. Я же женщина. Мне даже не разрешили бы подать прошение о сдаче экзаменов.

Он поднял брови, неохотно соглашаясь. – Знаю. Нелепо. Со всем, чему научил тебя твой отец, тебе надо только пройти курс по тяжелому вооружению – и ты безусловно задавишь девять десятых из тех парней, что я там видел. Подумай – сержант Елена Ботари.